"Орфей"
07 нояб 2008
Теперь о чудесах. Из московских театров главным чудесником традиционно считается театр «Тень», в очередной раз придумавший нечто новое. Вместе с Ансамблем Татьяны Гринденко «Академия старинной музыки» Майя Краснопольская и Илья Эпельбаум поставили мелодраму 18-го века (именно в старинном понимании – то есть музыкальный спектакль) «Орфей».
Эта «музыкальная трагедия» Евстигнея Фомина об Орфее и Эвридике на слова знаменитого драматурга Княжнина, построенная на сочетании декламации с инструментальной музыкой и отдельными хоровыми и балетными номерами, с успехом исполнялась в конце 18 и начале 19 веков, а потом была забыта. Ставя Фомина сегодня, Майя с Ильей добавили в высокопарный текст Княжнина, как в солянку, всего, что только подходило к случаю, начиная от Овидия и далее вплоть до Вадима Шефнера, писавшего в 60-х годах 20-го века об Орфеях космонавтики. И даже Максима Леонидова, вошедшего в историю весьма подходящей сюжету фразой «Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она…». В результате на малой сцене театра на Таганке мы увидели настоящий домашний театр, причем в самой лучшей своей ипостаси, – тот, где высококлассные профессионалы играют как будто только для себя и друзей, дурачась, а не работая, и получая от этого огромное удовольствие.
В первую очередь в участников представления превратили весь зал (Майя перед началом вышла и с важностью объяснила, что хоры для этой оперы нужны большие, а столько народу тут на сцене не поместится, да и возможностей нет, так что пусть уж зрители споют). Первый хоровой номер немного порепетировали (все почувствовали себя на музыкальных занятиях в детском саду): на занавес проецировали: «Мы, светлого Олимпа боги,\ Глядим на ваши страсти и тревоги…», курсор двигался, выделяя слово, которое надлежало петь, и зал нестройно гудел богами под торжественную фонограмму оркестра, а потом, как только по действию приступало время включаться хору, занавес закрывался, на него проецировалось: «Внимание!» и шел обратный отсчет от 10-ти, после чего следовало петь очередной текст. Затем появлялась надпись: «Молодцы!», занавес открывался, и спектакль шел своим чередом.
В «Орфее» было намешано много: и пародийные танцоры-декламаторы, и изысканный теневой театр, и эффектнейшая видеопроекция – то страшноватая (в сцене Аида с языками пламени, глазами, ртами, размноженными на чем-то вроде обломков скал), а то насмешливая вроде летающих цветочков, сердечек и т.п. Но самыми смешными были музыканты из ансамбля Гринденко, видимо, оттого, что, встраиваясь в лукавые фантазии «Тени», они продолжали всерьез играть музыку Фомина. Например, начинали спектакль в виде оркестра ангелочков – стоя на коленях, в веночках, с крыльями и в белых юбочках, из-под которых болтались игрушечные ножки. Музыканты, играя, шли на коленках из глубины сцены к зрителям, и казалось, будто маленькие ангелочки бегут, задирая ножки (особенно смешной вид был при этом у контрабасиста, который скакал вокруг своего огромного инструмента). Потом музыканты еще появлялись на «пуантах» и в черных юбочках, а в конце – выходили, одетые в костюмы в виде каких-то белых страшилищ, но не изображая их, а будто бы торча со своими инструментами недоеденные у них изо ртов и лап. (От одного музыканта и вовсе из зубов зверя торчал только зад с ногами, а сам он, видимо, с той стороны, которая нам не видна, продолжал играть). Ясно было, что те, кто на сцене, веселятся не меньше нашего и это, конечно, прибавляло зрителям удовольствия.
Эта «музыкальная трагедия» Евстигнея Фомина об Орфее и Эвридике на слова знаменитого драматурга Княжнина, построенная на сочетании декламации с инструментальной музыкой и отдельными хоровыми и балетными номерами, с успехом исполнялась в конце 18 и начале 19 веков, а потом была забыта. Ставя Фомина сегодня, Майя с Ильей добавили в высокопарный текст Княжнина, как в солянку, всего, что только подходило к случаю, начиная от Овидия и далее вплоть до Вадима Шефнера, писавшего в 60-х годах 20-го века об Орфеях космонавтики. И даже Максима Леонидова, вошедшего в историю весьма подходящей сюжету фразой «Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она…». В результате на малой сцене театра на Таганке мы увидели настоящий домашний театр, причем в самой лучшей своей ипостаси, – тот, где высококлассные профессионалы играют как будто только для себя и друзей, дурачась, а не работая, и получая от этого огромное удовольствие.
В первую очередь в участников представления превратили весь зал (Майя перед началом вышла и с важностью объяснила, что хоры для этой оперы нужны большие, а столько народу тут на сцене не поместится, да и возможностей нет, так что пусть уж зрители споют). Первый хоровой номер немного порепетировали (все почувствовали себя на музыкальных занятиях в детском саду): на занавес проецировали: «Мы, светлого Олимпа боги,\ Глядим на ваши страсти и тревоги…», курсор двигался, выделяя слово, которое надлежало петь, и зал нестройно гудел богами под торжественную фонограмму оркестра, а потом, как только по действию приступало время включаться хору, занавес закрывался, на него проецировалось: «Внимание!» и шел обратный отсчет от 10-ти, после чего следовало петь очередной текст. Затем появлялась надпись: «Молодцы!», занавес открывался, и спектакль шел своим чередом.
В «Орфее» было намешано много: и пародийные танцоры-декламаторы, и изысканный теневой театр, и эффектнейшая видеопроекция – то страшноватая (в сцене Аида с языками пламени, глазами, ртами, размноженными на чем-то вроде обломков скал), а то насмешливая вроде летающих цветочков, сердечек и т.п. Но самыми смешными были музыканты из ансамбля Гринденко, видимо, оттого, что, встраиваясь в лукавые фантазии «Тени», они продолжали всерьез играть музыку Фомина. Например, начинали спектакль в виде оркестра ангелочков – стоя на коленях, в веночках, с крыльями и в белых юбочках, из-под которых болтались игрушечные ножки. Музыканты, играя, шли на коленках из глубины сцены к зрителям, и казалось, будто маленькие ангелочки бегут, задирая ножки (особенно смешной вид был при этом у контрабасиста, который скакал вокруг своего огромного инструмента). Потом музыканты еще появлялись на «пуантах» и в черных юбочках, а в конце – выходили, одетые в костюмы в виде каких-то белых страшилищ, но не изображая их, а будто бы торча со своими инструментами недоеденные у них изо ртов и лап. (От одного музыканта и вовсе из зубов зверя торчал только зад с ногами, а сам он, видимо, с той стороны, которая нам не видна, продолжал играть). Ясно было, что те, кто на сцене, веселятся не меньше нашего и это, конечно, прибавляло зрителям удовольствия.