Пресса

Наконец-то мы познако­мились с результатом благих намерений — новой инициативы Московского Дворца молодежи переса­дить на российскую теат­ральную почву знамени­тый, но уже вышедший в тираж мюзикл «Кошки». Организаторами, казалось бы, сделано все возможное для лучшей адаптации на отечественной сцене лон­донского шедевра четвертьвековой давности. Огромный амфитеатр Дворца молодежи превра­щен в уютный «тысячник» с абсолютным приближе­нием к сцене, а зрительс­кий холл является его по­чти зеркальным отражени­ем: и там, и там — лунно-звездное небо, которое от­крывается героям мюзикла в волшебную ночь кошачь­его бала. Решены все све­товые и акустические зада­чи, соблюдены все требо­вания по сохранению сце­нографии и костюмов. Ор­кестр, как и положено, — за кулисами, артисты — вез­де: на сцене и в зале. Все танцуют, поют — и при этом по-русски. Все, как и было обещано, вот только... Уже через 20 минут спек­такля теряется нить пове­ствования и ощущается ус­талость труппы. Действие размеренно и степенно раз­ворачивается в ритме, задан­ном в экспликации. Артисты повторяют (знакомые мно­гим по видео или Венской постановке, гастролировав­шей в Москве в начале 90-х) заученные движения без ожидаемого блеска и вдох­новения. Заметно, что вни­мание исполнителей прежде всего сконцентрировано на механических задачах, и у них слишком мало сил для проживания внутренних ис­торий. От этого раз­мываются драматургиче­ские линии и мизансценическое взаимодействие пер­сонажей.

Очень быстро мисте­рия кошек превращается в банальный утренник-ревю, порождая вполне законо­мерный вопрос — из-за чего сходили с ума два по­коления зрителей? Где та Гризабелла, ради которой лондонская исполнитель­ница этой роли, как гово­рят, отказалась по контрак­ту иметь детей? И что осо­бенного должно быть в этой фигуре, что делает ее избранницей волшебной ночи, дарующей старой кошке еще одну земную жизнь? И чем Старик Дью-теронами отличается от Дедушки Мороза, который традиционно поднимается на сцену из зала и ласково привечает двух-трех сидя­щих близко к проходу ма­лышей? И куда делись по­эзия Элиота и драматургия настроения, заменяющая в «Кошках» обычный в на­шем понимании сюжет?

Стихи Алексея Кортне-ва воспринимаются подстрочником, в котором по­иск поэтического эквива­лента остановился на уров­не грамотной эквиритмич-ности. Либреттисту так и не удалось найти удобо­произносимого русского аналога элиотовским «же­лейным котам и кошкам» и внятно объяснить причину происхождения третьего, волшебного имени персо­нажей мюзикла, за каждым из которых в оригинале стоит игра аллитерациями и литературными аллюзи­ями. И почти везде в харак­терных номерах происхо­дит подмена философии басней или капустником, в то время как лирические сцены (в том числе и зна­менитая «Midnight»), на­оборот, либо претенциоз­ны по слогу, либо насыще­ны языковыми банальнос­тями. Для поэтической сказки Элиота с ее идиома­ми и «мирискусническим» строем это обидно и невра­зумительно. И поэтому время от времени возника­ет мысль, что звучи мю­зикл по-английски, было бы легче принять его замы­сел и ориентироваться в сюжете, опираясь на хо­реографию, не требующую перевода.

Хотя и здесь многое — под вопросом, ибо спек­таклю в целом не хватает знаменитой кошачьей лег­кости и пластичности. По-своему хороши Старик Дьютеронами в исполне­нии Олега Федькушева и Аспарагус (Театральный кот) Игоря Бадаева, но это роли — преимущественно пантомимические, и здесь главный исполнительский козырь артистов — интонация, мюзикльная, мас­терская. Очарователен Рам-там Таггер (Алексей Бобров) в своем кратком бенефисном соло любим­ца дам и лохматого серд­цееда; сказочно грозен ры­жий кошачий «авторитет» Маккавити (Владислав Ромеро-Нуньес). Но спек­такль, именно этот спек­такль должны делать не только сольные номера, а прежде всего кордебалет и общий хор солистов и свингов.

Хотелось, чтобы у каж­дого из артистов была та виртуозная степень пере­воплощения и пластичес­кой свободы, какую де­монстрирует Александр Бабенко — Мистофелис. Его черно-белый кот-вол­шебник наделен невероят­ным, почти кошачьим оба­янием и пластикой. Он ка­жется гуттаперчивым и буквально взлетает на де­корации элегантным и ловким прыжком. Он лег­ко переходит от класси­ческих па (в своем слож­нейшем по хореографии и технической нагрузки но­мере) в сцену, где надо и петь, и действовать. Это игра по-настоящему, без иронического отстране­ния, искренне и всерьез. Этот кот — сказочный, светлый и добрый.

Конечно, в сегодняш­нем восприятии «Кошек» время — фактор не луч­ший. Опыт современного (и даже отечественного) зрителя пресыщен всевоз­можными лазерными шоу и спецэффектами, по срав­нению с которыми свето­вые и технические «чуде­са» московских «Кошек» кажутся скромными до­машними радостями. Кро­ме того, объективный фак­тор — музыкальный ряд этого мюзикла Уэббера явно уступает драматур­гической выпуклости и мелодическому разнооб­разию, к примеру, того же «Иисуса Христа». А в мос­ковском, ансамблевом, а не оркестровом звучании, он проигрывает в масшта­бе даже своей собственной сценической версии. Дей­ствию явно не хватает на­сыщенности оркестровых голосов и осязаемого кон­такта с дирижером (Алла Куликова).

Главное в «Кошках» — это атмосфера волшеб­ства, романтической фан­тазии, философия сказоч­ной феерии. И поэтому ее главное достоинство — в легкой, прозрачной игре, в актерской свободе суще­ствования в образе, в орга­ничности и непринужден­ности воспроизведения пластического сюжета и

предельной контактности между исполнителями. «Кошки» придуманы как живое действо, в котором природа и порода стано­вятся определяющими для законов сценического су­ществования. Поверхност­ное воспроизведение по­ставленных постановщи­ками задач может закон­читься непритязательной бытовой «игрой в кошек», и это уже заметно в мос­ковском проекте.

Возможно, причина — в отсутствии у наших ак­теров навыков бродвейского конвейера — россий­ский репертуарный театр и готовящее к нему обра­зование строится по иным законам, и у нас все-таки иной менталитет. Но все это — не оправдания для профессионального несо­ответствия. Несоответ­ствия чужой модели музы­кального зрелища и дру­гой организации театраль­ного дела. И быть может, чтобы не корить исполни­телей, которые делают по­чти невозможное для сво­их возможностей,авторам идеи переноса стоило прежде основательно по­думать — с кем они будут воплощать столь гранди­озные постановочные за­мыслы.

...Еще год назад в том же МДМ шла «42-я ули­ца» с молодыми бродвейскими артистами. Да, на мастер-классе, проведен­ном солистами спектакля, наши степисты доказали, что вполне владеют жан­ром и весьма изобрета­тельны в технике. И все же продемонстрировать та­кой высокий класс корде­балетного степа, как это органично делали амери­канцы, они не смогли. И под руководством амери­канского дирижера музы­ка тоже звучала иначе — стильно и по-бродвейски. Потому что мюзикл — это своя философия, свой об­раз мышления, свои тра­диции. И овладеть этим искусством нелегко.

Елена Езерская